За гранью: воспоминания сибирячки, пережившей блокаду Ленинграда

27 января исполнилось 77 лет со дня полного снятия блокады Ленинграда. Этот день вошел в календарь истории как День воинской славы. Блокада длилась 872 дня (с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944-го) и унесла свыше одного миллиона человеческих жизней. Югра, как и вся страна приютила жителей, эвакуированных из Северной столицы.

В округе в 1942 году было открыто 10 детских домов: в Сургуте и поселке Песчаном, они приняли 1 150 детей школьного и дошкольного возраста. Время разбросало блокадников по городам и весям, но живет по сей день в Сургуте женщина, пережившая все ужасы блокадного Ленинграда: Нина Дмитриевна Шешунова. Ее мама, Екатерина Васильевна, отказалась от эвакуации и осталась работать на заводе. Жили Нина с мамой на территории этого же завода. В 1986 году коренная жительница Ленинграда переехала в Сургут в 1986 году вслед за мужем, которого перевели на работу в наш северный город. О ней наш рассказ.

1941-й. Июнь. Нине два с половиной года. Еще были рядом мама и папа, и мир был привычным, надежным. Память сохранила эти дни, спрятав их в глубинные, потаенные закоулки души. Но беспощадное время размыло воспоминания, сделало их нечеткими, смутными, летучими. Да было ли все это наяву, иль это детский сон, в котором так тепло и беспечно? Было, конечно, было. А потом была война…

Разве это хлеб?

Первые яркие воспоминания, врезавшиеся в детскую душу навечно, — грохот, сотрясающий весь дом, прорезающие стену трещины и летящие с потолка лампочки. Страха не было, было огромное изумление: что это? Почему на стенах появляются странные узоры, и как это лампочки вдруг сами по себе стали сыпаться с потолка? И почему вместо привычных окон в доме появились зияющие провалы?.. Вскоре рамы застеклили и оклеили крест-накрест бумажными лентами. Сквозь треугольные просветы стекол било неласковое ленинградское солнце. Папы нет, он ушел на фронт. Мамы нет, потому что она работает на заводе. Маленькая Нина знала, что мама делает снаряды для фронта. Приближалась зима. В городе исчезли продукты, по хлебным карточкам снизили норму. Если в июле 1941 года суточная норма составляла 800 г хлеба, то в сентябре ее уже сократили до 600 г рабочим и инженерно-техническим работникам, детям и иждивенцам — по 300 г.

Голод стал постоянным спутником, а с наступлением осени донимал холод. Нина помнит, как было ей сыро и зябко в квартире одной. Она лежала, ослабевшая от вечного недоедания под несколькими одеялами, и молча ожидала маму с работы. В квартире становилось все холодней, а однажды появилась невиданная железная печь.

— Я раньше такую не видела, а мама обрадовалась: «Ну, теперь мы не замерзнем! У нас есть буржуйка». Это, наверное, второе яркое воспоминание о тех днях. А потом помню, как мама стала продавать вещи, потому что норму по хлебным карточкам урезали. 200 граммов на взрослого и 125 граммов на иждивенцев. На детей. Вот такой кусочек черного хлеба (показывает на ладони). Она уходила на работу, делила его на весь день и всегда отрезала и оставляла мне хлеб от своего пайка. Но разве это был хлеб? Жмых, целлюлоза, отруби… Что такое блокада, знаем только мы сами. — Нина Дмитриевна Шешунова говорит об этом почти без эмоций, как бы отрешенно.

«Такие маленькие, окоченевшие старички…»

Я уже видела эту внешнюю безэмоциональность у коренных ленинградцев-блокадников и раньше. Это синдром блокадника. Ленинградские дети зимы 1941–1942 года разучились шалить, играть, смеяться. Они даже перестали улыбаться. А малышня, едва вставшая на ножки, переставала ходить. Впрочем, переставали ходить и дети постарше. Измученные голодом, они превращались в вялых, апатичных старичков. На этих детей обрушилось столько лишений и страданий, что они стали нечувствительными к страшным внешним проявлениям войны и даже к смерти близких и родных. Нина в свои три года той зимой перестала ходить, она целыми днями безучастно лежала на кровати и даже приход мамы с работы не вызывал у нее никаких эмоций.

— У меня была такая дистрофия, что организм даже перестал принимать воду. Я почти месяц жила без воды, хотя, говорят, что это невозможно. Оказывается, возможно. Просто превращаешься в мумию, без всяких чувств и эмоций. Такие маленькие отупевшие, окоченевшие старички. Но мы выжили, хотя последствия этого голода сказались потом. Я похоронила своего сына-первенца в 12 лет — он родился с больными почками. Так аукнулась мне эта война, — ровным голосом продолжает Нина Дмитриевна.

От ее воспоминаний озноб и слезы: как можно было перенести эти страдания, выше человеческих сил и возможностей, страдания за гранью смерти? Оказывается, можно. Запасы продовольствия в городе к тому времени практически подошли к концу. Предпринимались попытки доставить продовольствие самолетами с большой земли, но все это было лишь каплей в море. Зима ударила такими морозами, что в городе замерз магистральный водопровод. За водой ходили на Неву, каждый раз спускаясь и вскарабкиваясь с полными ведрами по выдолбленным обледенелым ступенькам.

— Мы жили на окраине, и воду брали из речки Ждановка. А на Неве люди наберут воду и стоят часами. Почему? Ждали, чтобы вода замерзла и не расплескалась, если человек поскользнется на ступенях. На второй раз сил уже не хватит. И если даже бомбежка, все равно никто не уходил. А какая разница, как умереть? Сразу от снарядов или медленно от голода?

22 ноября 1941 года на лед Ладоги вышли 60 машин, которые доставили в Ленинград первые 33 тонны хлеба. Так начала свою работу ледовая трасса Дороги жизни. Для голодающего города эти 33 тонны — ничто. Но ледовая трасса стала для ленинградцев символом величайшей Надежды и Веры в то, что Победа будет за нами. Банально, избито, многажды писано об этом, но это действительно так. Дорога жизни стала для ленинградцев путеводной звездой.

Первые слезы и Мадонна Ленинграда

Нина с мамой пережили первую блокадную зиму. Весной стало легче: те, кто еще был на ногах, собирали первую зелень на проталинах. Собирала траву и мама Нины, благо, жила семья на самой окраине города в районе пивоваренного завода «Красная Бавария» и машиностроительного, где и выпускали снаряды.

— Я не ходила сама, и мама носила меня на плечах. Помню, она принесла меня летом на линию фронта, который проходил очень близко от нас, к папе. Это был, наверное, июль, потому что было очень тепло. Я помню, как меня солдаты накормили кашей и американской тушенкой. Этот вкус и

запах я помню до сих пор. А потом солдаты положили мне в ладошки живого воробушка, но я была настолько слабой, что не смогла их сложить ковшичком, чтобы удержать. Воробей улетел, и я заплакала. А мама обрадовалась…

— Почему?

— Это были мои первые слезы, до этого я была просто как ватная кукла, ни смеха, ни слез… Кстати, у меня была кукла, знаете, были такие раньше: туловище тряпичное, а голова — целлулоидная. Но однажды мамина сестра подарила мне красивую немецкую куклу. Я не играла в куклы, и мама положила ее на верх, в шкаф. Но когда я стала ходить, я решила ее достать, а силенок удержать не хватило. Кукла упала и разбилась. Я заплакала, глядя на осколки. Такая была красавица! А тряпичная кукла осталась, с ней я и играла.

После войны семья Шешуновых переехала в другой район города — на Черную речку. Жизнь налаживалась, вернулся с фронта отец, устроился работать на машиностроительный завод. Нина пошла в школу. Однажды в дверь их квартиры постучали. На пороге — русоволосая большеглазая женщина с короткой стрижкой, она долго извинялась и, наконец, обратилась к главе семейства с просьбой помочь с сантехникой. Это была Ольга Берггольц — ленинградская Мадонна, муза блокадного города. Это ее голос звучал по радио осажденного Ленинграда. Голос, ставший символом города на Неве, умирающего, но не сдающегося. Потрясенная Нина не верила своим глазам.

— Мы столько лет жили в одном доме, в соседних подъездах, и не знали об этом! Я подростком лишь однажды была в ее квартире. Запомнилось трюмо, а рядом с ним множество фарфоровых китайских и японских фигурок. Ольга Федоровна подарила мне свою книгу «Дневные звезды» со своим автографом. Она хранится у меня по сей день, я с ней не расстаюсь.

Слушая эту седовласую элегантную сдержанную женщину, понимаю — блокадный Ленинград не отпускает. Он живет в ней как крик боли до сих пор. И когда она умолкала и думала о чем-то своем с какой-то неуходящей грустью в глазах, я понимала — она сейчас там, в далеком блокадном Ленинграде, где окна перечеркнуты крест-накрест, где застыли люди у замерзшей Невы, и где 125 граммов черного хлеба из жмыха слаще всех пирожных на свете…

Блокада длилась 872 дня (с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944-го) и унесла свыше одного миллиона человеческих жизней.

Галина Батищева

Заметили опечатку? Выделите ошибку и нажмите Ctrl+Enter.