Русский драматический театр имени Бестужева открывает новый театральный сезон премьерой. 6-7 октября зрителю представят постановку по пьесе Шекспира «Ричард III». Режиссером выступил уже прославивший театр Сергей Левицкий, главную роль сыграл Владимир Барташевич. В преддверии премьеры Владимир рассказал, как ему далась эта роль и почему он хотел от нее отказаться. 

– Володя, ты говорил, что отказывался от роли Ричарда III. Почему?

– Да, отказывался, потому что внутри сидит неуверенность, боялся, что не справлюсь, и боюсь до сих пор. Наверное, каждый актер мечтает сыграть Гамлета, Ричарда, короля Лира, сыграть в пьесе Шекспира, а я вот отказывался...

– Нехарактерно для актерских амбиций?

– Пожалуй, нехарактерно (улыбается). Но я действительно умолял режиссера, чтобы он меня не брал, чтобы он взял другого актера, потому что есть страх, что не справлюсь, что всех подведу, страх перед большой ролью.

– Ричарда играли в разных театрах многие знаменитые актеры. Есть ли у тебя любимый воплощенный образ?

– Я, конечно, видел спектакль с Константином Райкиным. В записи смотрел немецкий спектакль в постановке Остермайера с актером Ларсом Айдингером. Там, правда, все на немецком, но там такой крутой Ричард. И Райкин крутой. И Ларс интересный. И с Михаилом Ульяновым смотрел. И Ульянов крутой, хотя сам спектакль мне не понравился. Есть еще фильм с Иэном Маккелленом и сериал с Бенедиктом Камбербэтчем. Но кого-то выделить я не могу. Ах, да! Еще Кевин Спейси исполняет эту роль в постановке Сэма Мендеса. И у них у всех разные Ричарды, крутые, мощные.

– То есть ты не ориентируешься на них? Даже подсознательно не копируешь?

– Нет, конечно, ничего не беру.

– Как ты считаешь, в чем главная проблема Ричарда?

– Во мне (смеется)

– .... Ну, почему он такой?

– У него нет проблем, у него внутренний дисбаланс, с тем, к чему он привык и где оказался. Закончилась война, а он кроме, как воевать, ничего не умеет. Он прекрасный воин, полководец, он постоянно воевал.

Но не по мне дворцовые потехи,

Не создан я вертеться у зеркал,

Я неуклюж, я не умею важно

Вышагивать пред нимфою распутной (У.Шекспир)

Он хочет корону, он завидует. Его никто не любит, у него комплекс неполноценности, его мать родная не любит и не обращает на него внимания. С ним вообще не считаются, хотя благодаря ему, в том числе, они (династия Йорков) победили. Они забывают, что он воевал ради них, при этом они все радуются, а Ричард скрюченный урод.

Я изувечен подлою природой,

Нелепо скроен, не по мерке сшит

И раньше срока вышвырнут на свет

Горбатым, и хромым, и безобразным −

Таким, что на меня собаки лают. (У.Шекспир)

И вот еще...

Ну, что ж, коль я не стану волокитой,

Чтобы вкушать забавы мирных дней,

То я намерен сделаться злодеем,

Презрев услады этих праздных дней... (У.Шекспир)

Я могу долго отвечать его словами...

– Ричард убивает только лишь ради власти?

– Он хочет корону, хочет стать королем. Конечно, если углубляться в психологию, то мы можем подумать, что он делает это ради внимания, потому что его недолюбили в детстве. Подсознательно, таким образом, он ищет любви. Но в пьесе этого нет, об этом не прочтешь.

– Однажды ты говорил, что каждый актер должен быть адвокатом своей роли. Когда внутри себя ты думаешь о Ричарде, что ты говоришь самому себе?

– Мне жалко Ричарда. Он хороший человек (смеется). Нет, на самом деле, конечно, нет. Я терпеть не мог эту пьесу, когда читал. Безусловно, еще в школе и в академии культуры, когда разбирали пьесу, думал: "О, какой негодяй, какой молодец! Прикольно его сыграть". Но при этом дикого желания исполнить эту роль у меня не было. А, когда мы только начали читать пьесу с режиссером, я ее возненавидел. А вот сейчас я влюблен в нее, хотя я и был влюблен в Шекспира, но сейчас я влюблен в Ричарда. Мне его очень жаль. Вот, что бывает, когда в детстве ты недополучил материнской любви и любви вообще. О чем еще я думаю? К сожалению, он стал таким. Он гениальный человек, гений, он очень умный, действительно умный, он замечательный полководец, и как он грамотно плетет интриги, как он придумывает разные ходы. Но он направляет весь свой талант на злодейства, на убийства, однако, как мне кажется, он не виноват в этом, таким его сделало его окружение, та столетняя война: люди рождались в войне и умирали в войне, они не знали, как можно по-другому.

– То есть для него смерть ничего не значит?

– Я думаю, Ричард не боится смерти, если только в конце. Он скорее боится совести, которая его грызет. Это хуже смерти. И его финальный монолог страшнее смерти, это ужас какой-то.

– Сценография напоминает морг, скотобойню, это холод, белый кафель, туши убитых животных. Как ты себя здесь ощущаешь: тебе страшно, тоскливо?

– Мне здесь уютно (смеется). Замечательно. Это мое пространство.

– Но ведь здесь нет любви. Все такое белое, стерильное... холодное?

– Ну да, это и морг, и скотобойня, и запах медицинский, и бряцанье инструментов. Но я думаю, что это внутренний мир Ричарда. Это его внутреннее пустое пространство, которое он заполняет мясом, интригами, предательствами, обманами. Это мир, в котором он живет, где ему уютно и комфортно.

– Сложилось впечатление, что это будет трагедия в стиле Тарантино или Гая Ричи. Будет ли зрителю смешно?

– Здесь будет много смешных моментов. Причем в пьесе они несмешные, но в спектакле будут решены юмористически. Но это такой смех... Знаешь, мне очень нравится пьеса Николая Эрдмана "Самоубийца", потрясающая комедия. Ты весь спектакль хохочешь, хохочешь, а под конец думаешь: "Блин, какого черта, как мне стыдно, что я смеялся". А тут... будет смешно. Но это сатира, наверное, для того, чтобы обратить внимание зрителя на какие-то темы. Думаю, Сергей (Левицкий) решает это в юморе, чтобы вывернуть проблему наизнанку, посмотреть на нее с другой стороны, сильнее обратить на нее внимание.

– В этом спектакле практически все актеры работают на Ричарда? Тебя это мотивирует или наоборот напрягает?

– Мне безумно неудобно, это страшная фраза, что все актеры работают на Ричарда. Я буквально вчера разговаривал с Настей (Турушевой): мне так неуютно на сцене из-за этого. Ты главный герой, и на сцене стоит так много человек и ждут, когда ты вспомнишь текст или пока ты закончишь монолог. И все на тебя смотрят, мне так от этого некомфортно, есть чувство стеснения, стыда что ли, неудобства перед коллегами. И когда все на тебя смотрят, я готов сквозь землю провалиться. Особенно, когда забываешь текст. Все стоят и тебя ждут, а ты косяк, ты «накосячил». Неприятно.

– Ты очень обаятельный человек. Как думаешь, чем ты цепляешь людей?

– Я не считаю себя обаятельным и тем более симпатичным. Я не могу слушать свои записи, честно, я не знаю, в чем заключается мое обаяние, это надо спросить у тех, кто считает меня таким. Может быть, я чуть-чуть органичный и все.

– Выше ты сказал, что Ричард страдает комплексом неполноценности, у героя, скорее всего, есть комплексы по поводу своей внешности: горбун, хромой. Ты когда-нибудь комплексовал по поводу своей внешности? И важна ли для тебя внешность

– Я до сих пор комплексую. Я не буду говорить, по какому поводу, но комплексую очень сильно. Но внешность для меня не важна, абсолютно, важен внутренний мир. Конечно, приятно, когда человек красивый. Кто не любит красоту? Все любят красоту. Но внешность для меня не важна, главное, что у человека внутри.

– Есть ли такие вещи, которые ты никогда не сделаешь на сцене. И есть ли у твоей свободы ограничитель?

– Не знаю... В зависимости от того, оправдано ли то или иное действие на сцене. Я смотрел в Москве немецкий спектакль "Сострадание. История одного оружия". Так там женщина пописала на сцене. Конечно, мы не видим всех подробностей, но она делает это по-настоящему. Это потрясающий моноспектакль. Она говорила такие страшные вещи, про смерть, про боль, про то, как мучили детей, насиловали женщин в африканских странах, как убивали, сажали на кол, во все этом был такой ужас и страх. Что она сделала на сцене – это такая фигня по сравнению с тем, о чем она рассказывала. Это ее действо было так подкреплено смыслом, а не просто мулька ради мульки, иначе просто нельзя было изобразить унижение и страх. Говорят, что искусство состоит из табу, запретов, которые, хочешь ты или не хочешь, искусство будет нарушать.

– А есть ли ограничитель у твоей свободы даже не в контексте театра?

– Есть, конечно.

– Совесть?

– Да, совесть. Это твой внутренний Бог, когда ты думаешь о другом человеке, когда понимаешь, что ты не можешь причинить кому-то зло. Иногда, конечно, мы делаем кому-то больно, обижаем, оскорбляем, но это бывает чаще от эмоций, в гневе, неосознанно. Потом, конечно, мы извиняемся. А специально сделать кому-то что-то нехорошее? Я, наверное, не смогу… это переступить через себя надо.

– Ты сейчас там, где должен быть?

– Если я сейчас здесь, то я должен быть здесь.

– Одно дело быть, другое ощущать?

– Я живу с такой мыслью: делать то, что должен, и будь, что будет. Наверное, так.

– О чем ты мечтаешь?

– О, о многом. Но я тебе не скажу…. Много о чем, о своем доме, а то тридцать лет, а я до сих пор живу в общаге, но даже не знаю, когда с моей зарплатой у меня появится хотя бы однушка.

– Я заметила, что ты любишь музыку. Что она для тебя?

– Музыка – это другой язык. Есть английский, китайский, корейский, а есть музыка. Но этим языком я не владею. Я завидую белой завистью тем людям, кто понимает этот язык. Жаль, меня мама в детстве не отдала в музыкалку. Там мозг по-другому работает, ты на мир по-другому смотришь, если владеешь этим языком. Музыка, она же во всем: когда ты сидишь в тишине дома, когда идешь по улице, когда деревья шумят от ветра – это все музыка. Это что-то космическое, волшебное.

– Продолжишь фразу: «современный театр – это…»

– Это современный театр. Это интересно, любопытно, это для людей, способных думать, мыслить, фантазировать.

– Чем для тебя измеряется актерская популярность: лайками, количеством подписчиков, ролями, заработной платой?

– Не знаю. Приятно, конечно, когда узнают на улицах. Вот недавно девочка подошла с мороженым в руках: «А я вас знаю, вы Ежик! А еще вы робот!» Это приятно. Неприятно, когда едешь на велосипеде, останавливаешься у светофора, подъезжает джип и оттуда нетрезвые люди кричат: «О, ты же «Буузы»! Ну, и где твоя буузная?» Однажды в меня стреляли на мосту, но не попали. Популярность… Не знаю, боюсь звездной болезни. А вообще она может измеряться количеством добрых дел. Как, например, Чулпан Хаматова или Константин Хабенский, которые организовали благотворительные фонды и используют свою популярность в благих целях. Популярность – это не дорогие тачки, дома, яхты, это твои возможности, которые ты можешь использовать во благо, направляешь в полезное русло, для детей, для людей. А количество подписчиков, лайков – это всего лишь цифры, не потрогать, не пощупать, для меня это неважно.

Юля Федосова, пресс-служба Русского драматического театра имени Бестужева. 

Заметили опечатку? Выделите ошибку и нажмите Ctrl+Enter.